Запомни меня навсегда - Страница 22

Почему он так упорно пытался меня приструнить? Неужели дело лишь в стремлении доминировать? Вряд ли все было так просто. Я чувствовала себя желанной. Он изучал мое лицо взглядом эксперта, иногда касался щек или губ большими пальцами словно художник, определяющий их пропорции. На одном из первых свиданий он отвел меня в универмаг, усадил на табурет и сказал: «Делайте с ней, что хотите!» При этом он внимательно следил за каждым движением продавщиц. После мы целовались в дверях магазина, он касался языком моих накрашенных губ, слизывая помаду.

Больше я косметикой не пользуюсь. Совсем. Это мое покаяние. Последний раз я видела свою тушь торчащей из стаканчика с карандашами, сухой как щетка для дымохода. В тот раз он купил мне красную помаду, благодаря которой мои зубы казались белыми как жемчужины. Он обожал ее вкус. Понятия не имею, куда она подевалась…

Из-под стопки нижнего белья достаю красные трусики-стринги, надеваю облегающее черное платье и колготки. В ванной нахожу остатки серых теней, неумело наношу их на веки. Потом щиплю себя за щеки и кусаю губы, чтобы они раскраснелись. Если он за мной наблюдает, то воспримет это как знак. Белый флаг.

Мы с собакой выходим под дождь, в лицо дует ветер, из-под капюшона вижу лишь несколько футов дорожки. За последние десять лет район сильно изменился. Студенты и актеры съехали, их место заняли банковские служащие. Соседи друг друга не знают – люди переезжают слишком часто. Маме это ужасно не нравилось. До болезни она любила одалживать сахар и поливать чужие цветы, обращала внимание, когда бутылки с молоком застаивались на соседском крыльце.

Перехожу магистраль, иду к Вандсуортскому парку на другой стороне, где большие лужайки перемежаются дорожками и группами деревьев. Почти безлюдно – только самые стойкие любители пеших прогулок и фитнес-зависимые. Хотя дождь перестал, на мокрых теннисных кортах под изогнутыми ветвями яворов пусто. У кафе никого, зато на крикетной площадке проходит урок физкультуры. Дойдя до центральной аллеи, сворачиваю вправо. Раньше я гуляла по более глухой части парка позади лужайки для игры в шары, однако в прошлом году там убили женщину, и теперь я избегаю этого места. Обычно я хожу вдоль полосы препятствий, стараясь держаться дорожки, чтобы не запачкаться. На светофоре пересекаю улицу и направляюсь по Бельвью-роуд к местному отделению «Сэйнсбери». Привязываю Говарда к перилам, забегаю купить молоко и газету.

Внутри прохладно и пахнет томатным соусом, к запаху горячего хлеба примешивается нотка ванили. Возле отдела выпечки школьник, чье имя никак не могу вспомнить, пытается взять круассан неудобными щипцами, привязанными к лотку. Я улыбаюсь, он заливается краской, и я жалею, что смутила его. Работает всего одна касса, выстроилась изрядная очередь. Когда я наконец выхожу, у погрузочной площадки стоит фургон с продуктами, две большие тележки с чипсами «Уолкерс» загораживают от меня Говарда. Сердце замирает в груди. Сбегаю вниз, огибаю последнюю тележку и вижу пса там же, где и оставила. Сидит себе тихо, смотрит на проезжающие мимо машины.

По пути домой читаю газету. Протокол секретного правительственного совещания просочился в печать. Алан Мерфи вызвал возмущение оппозиции тем, что выступил против анонимной приватизации. На фотографии к статье член парламента в ярко-желтой каске стоит возле новой библиотеки в Манчестере, построенной на средства корпораций, и радостно поднимает большие пальцы.

Едва открыв входную дверь, чувствую сквозняк. Громко шуршит штора, пахнет то ли грязным бельем, то ли соседской стряпней. Ставлю покупки на пол, сверху кладу газету. Края трепещут на ветру. Я стою и прислушиваюсь.

На улице непривычно шумно. С ревом заводится мотоцикл, по ногам проходит дрожь.

Дверь в гостиную закрыта. Я не помню, чтобы закрывала ее перед уходом.

Распахиваю дверь и потрясенно смотрю внутрь. Дыхание перехватывает.

Окно разбито, на диване мертвая птица. Голова свернута набок, крыло нелепо выгнуто. Темно-серая, перышки на шее переливаются всеми цветами радуги, глаза остекленели, клюв полуоткрыт. Лапки розовые, пальцы скрючены.

Вокруг трупика лежат крупные куски стекла. Разбитое окно щерится осколками.

Подходить страшно, но я просачиваюсь в комнату и сажусь на краешек кресла. Диван и пол сверкают от крошечных осколков. На кухне шумит холодильник, с улицы доносится рев транспорта. На меня обрушивается чувство одиночества. Жалость к птице мешается с жалостью к себе. Бедная птичка, думаю я. Увидела отражение деревьев в стеклах и угодила прямо в окно? Должно быть, летела она быстро. Я склоняюсь, чтобы рассмотреть ее получше.

Голубь.

Он называл меня своей лондонской голубкой.

Я вскакиваю. Какая же я дура! Я искала не те знаки, я все не так поняла! Зак вовсе не собирается выйти ко мне из тени. Прошло столько времени, что он не может просто взять и появиться. Это было бы слишком банально. Утром задняя дверь была нараспашку. На ковре остался след. Окно разбито. Голубь. Похоже, он решил со мной поиграть.

Медленно вхожу в кухню.

Взгляд падает на стол. Утром там лежала коробка с капиллярными ручками, теперь ее нет. Вместо нее – продолговатый золотой предмет в форме пули. Вот и нашлась моя красная помада.

Я поднимаю тюбик, ощущаю его вес. Металл теплый. Открываю колпачок и провожу по губам. Чувствую вкус помады, ее липкость тыльной стороной ладони.

В гостиной я разглядываю себя в зеркале над камином. Рот похож на кровавую рану. Глаза блестят. В них вспыхивает гнев и страх, меня лихорадит.