Запомни меня навсегда - Страница 38

Скрестив ноги, на полу сидит маленький мальчик в комбинезоне и строит башню из кубиков «Лего».

– Бабах! – щебечет он, обрушив башню.

Нелл осторожно кладет младенца в кроватку-корзину на подоконнике. Снаружи – маленький садик, в который ведут несколько ступенек.

Разве можно прятать мужа от жены в доме, где живут твои дети?

– Лиззи! – поворачивается ко мне Нелл. – Мне так жаль Зака! Это ужасно! И все же я рада тебя видеть снова.

Она распахивает объятия. Я послушно иду к ней (переживших утрату все норовят обнять), но она стремительно отворачивается, чтобы повесить атласное покрывальце на спинку стула.

– Прелестный ребенок, – справившись со смущением, говорю я. – Мальчик или девочка?

Мы обе склоняемся над корзинкой.

– Девочка, – отвечает Нелл. – Глэдис.

– Глэдис. Обожаю несовременные имена. Молодцы, что выбрали такое редкое!

Нелл игнорирует мое замечание.

– Ей шесть недель, – шепчет она и поправляет одеяльце. На нем лежит маленький кулачок. Я глажу ребенка по головке, трогаю ручку, и она вцепляется в мой палец. – У вас с Заком не было детей?

– Нет. – Возникает неловкое молчание.

– Кофе! – восклицает Нелл. – А потом поболтаем.

Она суетится с чайником, вынимает из шкафчика чашки, спрашивает, как я добиралась, извиняется, что не успела испечь торт, просит Пиджа достать «печеньки-вкусняшки» из банки со сладостями. «Да-да-да!» – твердит она, присматривая за сыном. Я наблюдаю за ней, ища хоть малейший намек во взгляде или в уголке рта. Вряд ли она стала бы спрашивать, были ли у нас с Заком дети, если бы он находился в доме. И все же она ведет себя странно и слишком напряжена. Нелл явно что-то знает.

Наконец Нелл сдвигает в сторону лишние предметы, чтобы освободить место для чашек и блюдца с овсяным печеньем, и садится.

– Отлично! – устало восклицает она, смотрит на меня, потом быстро отводит взгляд. – Как мило, что ты нашла время нас навестить.

В прошлый раз она вовсе не казалась такой напыщенной. Тогда она больше походила на жительницу юго-восточной Англии, нежели аристократку из Блумсбери. Я давно заметила, что материнство многих заставляет вспомнить о своих корнях.

– Жаль, что мы не часто общались, – говорю я, сделав глоток. – Так славно пообедали вместе, а потом… Не знаю. Жизнь стала суматошная.

– И не говори! Хотя от Лондона до Брайтона совсем недалеко, выбраться к вам было нереально… Недели так и мелькали. Потом пошли дети, и свободного времени стало чертовски мало!

– Зак был не особо общительным, – я перевожу тему разговора. – Некоторые умеют дружить, у него же не получалось. Мне кажется, Заку не хватало встреч с близкими людьми. Не знаю, что ему мешало видеться с ними чаще. Возможно, гордость или застенчивость.

Нелл сдержанно смеется.

– Ладно, не застенчивость, – признаю я.

– Возможно, – повторяет она.

Что она пытается мне сказать?

– Похоже, он никогда не смешивал разные сферы своей жизни, – замечаю я, внимательно глядя на нее. – Работа, Корнуолл, детство, остров Уайт…

– Остров Уайт? – Она убирает руку, подпиравшую подбородок, и заправляет за ухо выбившуюся прядку волос.

– Он там вырос, – поясняю я.

– Я думала, что в Уэльсе.

– Нет, на острове Уайт. – Она что, специально меня путает? – Разве он тебе не рассказывал?

– Нет. – Нелл качает головой.

Насколько близко она его знала? Вспоминаю, как он клал голову мне на колени, и я перебирала его волосы. У невыносимого поведения Зака была ужасная подоплека: отец придирался к матери по любому поводу, будь то ее внешний вид или готовка, всячески измывался над ней. А Зак, бедняга Зак, единственный ребенок в семье, отчаянно нуждался в похвале отца и поэтому просто наблюдал, не в силах вмешаться. Он пронес эти моменты через всю жизнь, они мучили его, и он изо всех сил пытался забыть. Разве я могла винить его за то, как он порой со мной обращался?

– Детство у него было то еще, – замечаю я.

– Да что ты? Насколько я знаю, его родители давно умерли. Они ведь были весьма состоятельными людьми?

– Большой дом – особняк Марчингтон. Гувернантки, престижная школа, яхт-клуб. И все это не стоит ничего, если за закрытыми дверями отец-алкоголик избивает мать, а она безропотно терпит.

– Не знала. – Нелл опирается коленями о край стола. – Наверное, он очень любил тебя, Лиззи, если смог тебе открыться. Мне так жаль, – неловко добавляет она, – ну, ты понимаешь. Для тебя это ужасная утрата!

– Спасибо за сочувствие.

Я вздыхаю, провожу пальцами по лицу. Она в замешательстве, поэтому ведет себя так странно. Я и забыла, какую неловкость испытывают некоторые при виде чужой утраты.

Снова вздыхаю. Внутри такая пустота, что хочется плакать.

– Вы с Питом тоже были ему дороги, – с трудом говорю я.

– Неужели? – Она замечает выпавший из букета розовый тюльпан, вынимает его, склоняет голову набок и раздумывает, куда бы его воткнуть.

– Кроме вас он не общался ни с кем из эдинбургских друзей. Я-то в университете не училась, просто окончила курсы библиотекарей. Я понимаю, насколько важны университетские друзья и…

– Вообще-то мы познакомились не в университете, – говорит Нелл, ставя розовый тюльпан рядом с оранжевым.

– Вот как? – Я подаюсь вперед. – Разве вы не изучали вместе изобразительное искусство? Я думала, что Зак с Питом были единственными взрослыми студентами на курсе.

– Пит – да. Мы с ним действительно учились вместе. Но не с Заком.

– Что же изучал Зак? – Кровь приливает к щекам. – Разве не изобразительное искусство? Какая у него была специальность?